Infernatum
|
Вторая тетрадь
Переводы
|
«Infernatum»
СБОРНИК СТИХОВ, ОТОБРАННЫХ САМИМ АВТОРОМ
Прежде всего, хотелось бы объяснить, почему для моего единственного сборника стихов я выбрал такое странное название. Причиной тому послужила одна
история, случившаяся со мной много лет назад.
Когда я начал писать стихи, я жил в одной из старых московских коммуналок, в огромной вечно залитой солнцем комнате с окнами на юг.
Однажды ко мне пришел один мой приятель, учившийся в то время то ли на художника, то ли на архитектора. Звали его, кажется, Мишей. Он был совершенно
помешан на Пиросмани, и по этой причине все время пытался кому-то из своих знакомых разрисовать стены. В моей комнате ремонт не делался со времен первой
пунической войны, и мне было совершенно наплевать на то, какие у меня стены. Поэтому я ему разрешил украсить обои над моим диваном его бессмертным шедевром.
И Миша принялся за дело. Три вечера подряд он приходил в мою комнату и рисовал до поздней ночи – cначала углем, потом масляными красками. В
центре картины он нарисовал большое дерево, на котором сидела птица, похожая на сову. Еще на дереве висели круглые плоды, по всей видимости –
яблоки. Слева от дерева он нарисовал человека, а справа лошадь. Он говорил о том, что когда-нибудь, может быть лет через сто или двести, но это случится
непременно – в мою комнату придут ценители высокого искусства и попросят меня отодрать от стены эту картину вместе с моими старыми обоями. И
заплатят мне за нее бешеные деньги. И тогда я стану богатым. А он – автор этого нетленного полотна – умрет в нищете. Наверное, он
представлял себя Пиросмани. Когда картина была закончена, он черной масляной краской написал над ней полукругом слово: «Infernatum».
Не знаю, был ли тогда ему знаком смысл корня этого латинского слова. Мне он был незнаком совсем, и я спросил его, что значит это слово. Он ответил, что это
не важно, что дело не в смысле слова, просто так нужно для завершения полотна.
Потом мы с тем Мишей сильно поругались на почве разногласий в вопросе моего отношения к одной женщине, и он даже приходил выгонять меня из моей комнаты,
украшенной его наскальным шедевром. Выгнать, правда, он меня тогда так и не смог, и я еще пожил на том диване под его картиной, а потом все-таки съехал
оттуда. Но это случилось не сразу, а через несколько лет. А пока я там жил, то, лежа на диване, сочинял стихи. Практически все стихи, которые составили этот
сборник, написаны на том самом диване под надписью «Infernatum». А когда я переехал, стихи получаться перестали. Может, все дело было в этом
слове? Правда, потом, я еще пробовал сочинять стихи, но уже получалось как-то не так здорово.
В сборник вошли практически все мои стихотворения, за исключением уж совсем откровенно дрянных. Поэтому можете считать это полным собранием моих
сочинений.
Взгляд со стороны
И когда вдруг постигнет сознанье
Однозначности нашей судьбы,
Ты увидишь, как пестрое знамя
Пустотой заполняет гербы.
В том прозренье не сыщется смысла,
Хоть глубины его велики,
И слова, что над нами повисли,
Не найдут надлежащей строки.
И сквозь призраки их очертаний
Ты узреешь грядущие дни,
Всю нелепость безумных скитаний,
Что тебе подарили они.
Но опять, принимая удары,
Твои мысли встают, как столпы,
И не видят, как мечутся фары
Посреди путеводной тропы.
Сколько раз, предрешая познанье,
Вожделенно ты будешь черпать
Из хрустальных корзинок желаний
То, что ты назовешь благодать,
И когда над тобою склониться
Белоглазая горлица тьмы,
Боль сомненья в тебе не родится,
Верно, так уж устроены мы.
ст. Мытищи, 20 мая 1983
Прозрение
В руинах неоправданных надежд,
В обломках несвершившихся мечтаний
Построить домик новых ожиданий,
Скроив халат из праздничных одежд,
И громко восхвалять свое жилье –
Оно тебе теперь дороже мира,
И на стене к ковру прибита лира –
Забытое сокровище твое.
И женский смех твои наполнит сны,
И ты уже не ищешь оправданий
Немым колоннам новых мирозданий
И сводам, что над ними рождены.
И только гонишь ты мгновенья прочь.
Тут вряд ли может кто тебе помочь.
Москва, 30 июня 1983
Безжалостная цыганочка
Через щелки в ставенках
Бледно-серый свет.
Мой дружочек сладенький,
Счастья в жизни нет.
Птичка в клетке умерла –
Синий голубок,
Ножки кверху задрала –
Дружбе вышел срок.
Тянет плесенью от стен,
Ставни на замке…
Ты теперь одна совсем
Маешься в тоске.
Все друзья твои ушли,
Милая моя,
Все друзья твои ушли,
Все и даже я.
Ходики стучат в углу,
В доме тишина,
Верба в склянке на полу –
На дворе весна,
И зовешь кого-то ты,
Мечешься во сне.
Все напрасные труды,
Прошлогодний снег.
Кличет ворон у крыльца
С самого утра,
И подушку у лица
Выжимать пора…
Через щелки в ставенках
Бледно-серый свет.
Мой дружочек слабенький,
Счастья в жизни нет.
Москва, 9 сентября 1983
Верующий и атеист
– Так все же кто она была?
Одна из верных слуг его? Распутница? Святая?
Что говорит писание?
– Не знаю…
В Евангелии сказано, что шла
Она за ним повсюду, где б он ни был,
В числе иных, идущих по дорогам
За ним вослед и называвших Богом
Его, горели тускло нимбы
Над головами их. Потом распятье было…
– Да, помнится потом еще остались
Двенадцать человек, что вместе с ним скитались,
Но кто была она?
– Она его любила…
– Его любили все и, кстати, те двенадцать.
– Да, те двенадцать, и средь них Иуда,
Что верен был ему до времени, покуда
Не усомнился. Что же, может статься
Он был идее предан? Или наконец,
Отрекся Петр трижды – не успели
Об этом петухи пропеть. Быть может, в самом деле,
Идея выше, чем ее творец?
Но не двенадцать, а она пришла
Оплакивать его могильный серый камень,
И Бог вознесся. Он ее слезами
Был воскрешен. В нем жизнь ее была!
Москва, 3 сентября 1984
Поэт и Муза
– Как странно, здесь не шелестит листва,
Беззвучны в тишине ночной шаги прохожих,
Лишь мучимый бессонницей трамвай,
Между домов, безумно меж собою схожих,
Надрывно громыхнет, – И все же
То город мой, и он отнюдь
Не состоялся как венец творенья,
Хоть были времена, когда пускались в путь
Паломники к нему в эпоху вдохновленья,
Но времена те канули… И слава богу!
Что может быть страшней фанатика-вандала,
Когда он с братьями по крови строем в ногу
Идет на поклоненье к пьедесталу?
Что сокрушительней его пароксизма созиданья,
Когда он мучимый идеей сотворить
Великий храм, венчая мирозданье,
Чтоб там себя за Бога возлюбить?
Да, это город мой. Бывали здесь поэты,
Хоть мало кто о нем что написал.
Но он, как видишь ты, не канул в лету,
И как Великий Рим он до сих пор не пал.
– И все же странно – здесь не шелестит листва,
Не слышны в тишине ночной шаги прохожих,
Твой город будто спит; лишь за окном трамвай
Между домов, безумно меж собою схожих,
Надрывно громыхнет. – И все же
То город мой.
Москва, 15 октября 1984
Без эпиграфов и посвящений
Ты мечешься, в твоих глазах
Расходятся круги,
Застыли стрелки на часах,
И не видать ни зги,
И только молотом в висках
Застывший пульс стучит,
Как было весело, пока
Не сбился ты с пути.
Однажды в мире под луной
Не смог ты отыскать
Своей звезды, чтоб ей одной
Всего себя отдать
И вот тогда спустился ты
В холодный этот сад,
Где в свете факелов цветы
Хрустальные горят.
Где все из камня, где царит
Хаос немых зеркал.
Твой мир свернулся в лабиринт,
Но духом ты не пал,
Ты бравым парнем был всегда –
Тебе ли унывать.
Тебя ведет твоя звезда,
Хоть неба не видать.
Но догорает факелок
Уже в твоих руках,
И вместо неба – потолок,
Готовый скрыть твой прах,
И снова молотом в висках
Уставший пульс стучит…
Все было хорошо, пока
Не сбился ты с пути.
Москва, 4 октября 1984
Новый Год
«Зима, зима, я еду по зиме…»
(И.Бродский) |
Зима, зима, опять к нам новый год
Придет в григорианском исчисленьи.
В который раз до злого исступленья
Напьется родины моей народ,
И не найдя себе иных утех,
Расквасит лбы, а в полночь – бой курантов
Оповестит, что наступает праздник,
Который Петр учредил для всех.
И будет над столами яркий свет,
Как в операционной пред началом,
И скальпелями вскинутся бокалы,
Чтоб уходящий год убить навек,
И возликует радостно народ,
На новый год возложит он надежды,
Но все останется, конечно же, как прежде
И в этот, и в последующий год.
И это бесконечно повторится.
К напитку животворному припав,
Забудут все, но снежная крупа
Сокроет от тебя их выцветшие лица.
Так дай, Господь, народу моему
Принять безбольно горькую утрату –
К погосту год уходит безвозвратно.
Еще виток уносится во тьму.
Москва, 24 декабря 1984
Цыганочка на отъезд
«В последний раз мелькнет платок,
Раскрыта дверь, ну подожди,
Она расскажет, почему
Так быстро тают миражи…»
(А.Мирзаян) |
В последний раз мелькнет платок,
Увидишь, будто в странном сне,
Как уплывает на восток
Твой поезд в серой тишине.
В последний раз ты кинешь взгляд
На те знакомые дома,
И все – дороги нет назад –
Теперь весь мир тебе – тюрьма.
Теперь ты станешь знаменит,
А может даже и богат,
И перспективам путь открыт,
Так что ж ты сам себе не рад?
Стоишь на палубе один
И зябко кутаешься в плед,
Своей судьбы сам господин –
Плывешь на поиски побед.
А воздух чист, прозрачен, свеж,
Ты так мечтал его хлебнуть,
Вот он – Атлантики рубеж,
Так что ж твою сдавило грудь,
И отчего тогда в глазах
Твоих застыла эта боль,
Откуда взялся этот страх,
Скажи, что сделалось с тобой?
В последний раз мелькнул платок,
И видишь, будто в странном сне,
Как уплывает городок
Родной твой в серой тишине.
Трансатлантический гигант
Тебя несет – открылась дверь,
Вот и сбылось – ты эмигрант,
Весь мир – тюрьма тебе теперь.
Москва, 3 октября 1985
Infernatum
(НОВЫЕ СТРОФЫ К «КОМЕДИИ» ДАНТЕ)
Жизнь – игра, и ты не первый,
В кулаке сжимая нервы,
Хочешь угадать, наверно,
Где тебя удача ждет.
Уповаешь ты на случай,
Веришь в миг звезды падучей…
Зря колоду ты не мучай –
Чет падет или нечет.
Нет бессмысленней, поверь мне,
Остановки перед дверью,
Если путь давно утерян,
Если дверь не заперта,
Если мир твой наизнанку,
Толку что играть в орлянку,
Но опять пилит шарманка
«Как пред нами даль чиста!»
Зря ты стискиваешь зубы –
Жизнь твоя пошла на убыль,
Зря опять бросаешь рубль –
У орла глаза пусты.
Продолжаться так веками,
Круг, очерченный не нами
Не спасет нас, знаем сами,
Не спасет от темноты.
Злые гении и тролли
Раздают нам наши роли,
А потуги силы воли –
Лишь иллюзия, увы.
Кости прыгают в стакане,
Но лежит бездвижен камень.
Твой источник в землю канет
Возле сохнущей травы.
И под вечер в белой тоге
ТЫ предстанешь на пороге,
Но языческие боги
Не воспримут твой приход
И тогда – прочь все сомненья,
Было ль – не было ль везенья,
Вот уже в кровавой пене
Мутный Стикс тебя несет.
Москва, 20 ноября 1985
Художник
Треугольное оконце,
На дорогу выпал снег.
Над карнизом птица бьется,
За оконцем – человек.
А в руке его палитра,
Кисть в другой руке его.
На холсте как на пюпитре –
Ноты – больше ничего.
Человек рисует звуки,
Он устал от тишины,
И уже все в краске руки,
Только звуки не слышны…
Человек отбросил кисти
И склонился над столом…
За окном танцуют листья,
Птица бьется о стекло…
Москва, 10 ноября 1986
Вечер в Москве
Я здесь не посол, не изгнанник,
И, вроде, не гость.
Судьбы своей странной избранник
Вершу, что сбылось.
В краю, где полгода морозы
Не знают границ,
Где людям присущи неврозы
И замкнутость лиц,
Я в местности этой печальной
Ловлю каждый звук,
Но вновь золотое молчанье
Выводит на круг,
И тускло блестит амальгама
Над сонной рекой,
Усталые древние храмы
Здесь дарят покой.
Я выйду из дома под ветер,
Хлебну тишины
Пурпурный октябрьский вечер
Расскажет мне сны,
И встречные лица – картины
Из жизни чужой,
Мой город немою витриной
Плывет предо мной.
Но что без него в мире этом
Я значить бы мог,
Без этих вечерних рассветов
Неоновых строк…
Я в нем, как в себе отражаюсь
Сквозь воздух густой,
И светом в глаза мне бросаясь,
Несутся навстречу авто.
Москва, 5 октября 1986
Осень
Опавшая листва на улице пустынной
И колкий дождь в лицо – то осени приход
Она пришла затем, чтобы глаза остыли,
И жизнь легла на круг, пока не кончен год.
Пока не кончен год, чтобы тебя покинул
Обрывков мертвых фраз назойливый туман,
Какими были мы, кому мы пели гимны –
Все осень разрешит: где вечность, где обман.
Где вечность, где обман – до головокруженья
Ты силишься понять, усталых мыслей рой
Не выведет на свет, от принятых решений
Не отвернуть уже – ты увлечен игрой.
Ты увлечен игрой – продергиваешь нити
Сквозь ткань судьбы, зажав меж пальцами иглу,
И льет с небес вода, то осень – твой учитель –
Тебе рисует путь по мокрому стеклу.
По мокрому стеклу скользишь ты молча взглядом,
И тени, что вокруг уже видны едва…
Но две свечи горят, они так близко, рядом,
И в их огне видна опавшая листва.
Москва, 10 октября 1986
Губернский марш
«Осенний вечер в скромном городке,
Гордящемся присутствием на карте,
(Топограф был, наверное, в азарте,
Иль с дочкою судьи накоротке).»
(И.Бордский) |
Кружится снег в губернском городке,
Гордящемся размерами на карте,
Видать, предисполкома был в азарте,
Иль с членом из ЦК накоротке.
Сквозь пелену, что образует снег,
Он так похож на фото из газеты,
И памятник забытому поэту
На заднем плане доживает век.
Здесь путь окончили до площади Сенатской
Те, кто готовы были ко всему.
Так дай же, господи, народу моему,
До их высот когда-нибудь подняться.
Потом, чуть позже, здесь построили тюрьму,
И весть пришла, что воцарилось братство.
И вот здесь я, а все зима, зима опять.
Герр Питер, вы изрядно потрудились,
Но кабы сей момент вы тут вдруг очутились,
То флоту бы России не видать.
Далекие потомки рыбарей
Пьют серый жмых в аквариумах душных,
Не замечая, как гудит снаружи
И бьет крылами над рекой борей,
А надо мной, как хищных рыб глаза –
Больные фонари пускают света струи.
И взвод сиповок по панели марширует
Вдоль местного Бродвея на вокзал.
Воронеж, 5 декабря 1986
Adoniram
Голубизны необычайной
Льет свои воды Иордан,
На берегу закат встречает
Седой старик Адонирам.
В его глазах, как в черных безднах,
Не отражается река.
И ворон кружит бесполезно
Над головой у старика
Переживет тебя он, ворон,
Детей твоих переживет,
В тлен обратится он нескоро,
Хоть смерти он уже не ждет.
На воду смотрит он
И звезды вода рождает перед ним,
И йодом пахнет влажный воздух,
А за спиной Ершалаим.
И муравьиною рекою
Людской поток к его вратам
Течет, не ведая покою.
Как ты устал, Адонирам!
Но снова ночь крылом совиным
Взмахнув, бессмертие продлит
Твое и обратится в глину
Из гор добытый доломит,
И понесет по ветру племя,
Как только рухнет горний храм.
Как бесконечно длится время!
Как ты устал, Адонирам!
Москва, 5 марта 1987
Романс в ритме танго
Бреду один по городу слепому…
Как рыба вдоль стеклянных стен плывет,
Так я здесь прохожу, и надо мною снова
Зеркальная граница – небосвод.
Незыблемость объема подтверждая,
Здесь все материально донельзя,
И облака, по небу пролетая,
К границам безысходности скользит.
Я снова в них твои глаза увижу,
Из подворотни кликну я коня.
Вперед, вперед, граница ближе, ближе,
Но непреодолима для меня.
Ах, эта надоевшая банальность
Все жгущей правды, хоть бы раз солгать
Себе и обнаружить нереальность
Границ, что не пристало соблюдать.
А серый волк, – мой конь проходит рысью
Между домов; с клыков стекает кровь.
Мне б только разобраться с этой мыслью:
Что выше – зло, тоска или любовь.
Я волка подхлестну, пусть плачет филин
Моей судьбы над крышами домов.
И вот лечу я в вихре звездной пыли,
Хромой Учитель, нынче твой улов,
Попалась рыбка в сеть и, став тем самым,
Свободной от пределов бытия,
Сумела воспарить над небесами,
Засим и жизнь окончилась ея.
Москва, 3 августа 1987
Чайка
«…И услышал голос, который произнес:
«Чайка по имени Джонотан Левингстон.»
(Ричард Бах) |
Здесь озеро, как черное стекло –
Прозрачное, когда лишь смотришь сверху
Здесь бриз пугает часто шквальным ветром
И волны бьют о скалы тяжело.
Здесь сосны вырастают на камнях,
Цепляясь за гранитные обломки,
И кроны их поют настолько звонко,
Что даже сердце наполняет страх.
И с каждым вздохом воздуха, что здесь
Как будто напоен вином печали,
В себе я все яснее отмечаю,
Что этот берег для меня и есть.
«Суровый край» назвал тебя поэт,
Но здесь я понял, ты – край утоленья
Той жажды, что горит во мне, край тленья
Всех горечей моих, всех бед.
Стою один на берегу пустом,
И чайка белоснежно-голубая
Все мечется, все брызги высекает
Из пенных гребней волн своим крылом.
Мы с ней похожи чем-то, только ей
Бог крылья дал, а я, увы, бескрылый,
Таким останусь, верно, до могилы,
Не в силах оторваться от камней.
И вся суть в том, что нас соединив,
Судьбы тем самым нас и разделила,
И вновь летит по небу крик унылый –
То чайка плачет, за собой манит.
И ввысь взлетая, падает опять,
Как будто хочет о волну разбиться,
Но только ей дано остаться птицей,
И небо никогда не покидать.
Петрозаводск, 7 декабря 1987
Посвящение N
«Да не будет дано умереть мне вдали от тебя…»
(И.Бродский) |
Да не будет дано мне еще раз увидеть твой взгляд
Уплывающим в мутном окне полутемной плацкарты,
Да не будет дано и тебе из возможных преград
Испытать на себе всю бесстрастность физической карты.
Как немое кино, и динамик тапером бренчит,
Сквозь двойное стекло мне уже не услышать твой голос,
Улыбнуться пытаясь, ты прячешь остатки обид,
Зажимая в ладони январскую жгучую морось.
Все умолкло вокруг и осталось мгновение ждать,
Как рванется перрон и на стыках колеса забьются,
Подтверждая Евклида незыблемость, рельсы опять
Параллельно, нигде не сходясь, в бесконечность ворвутся.
Пусть твой взгляд, уплывая, поднимет меня над тщетой,
В отупляющем гвалте дешевых двухъярусных люлек,
Пусть не даст мне погибнуть на этой дороге пустой,
Что когда-то чухонец прошел по прозванию Рюрик.
Пусть меня отпоет, уплывая промерзший вокзал,
И сорвется гудок, твое сердце сжимая до боли,
Но когда я вернусь за тобой в этот город у скал,
Рассмеемся мы вместе над нашей упрямой судьбою.
Москва, 9 февраля 1988
Дорожная
Я знаю, вечно будет так: чем ярче светит ночью зимней
Твоя опальная звезда, тем небо будто бы черней,
И ты сидишь совсем один, и наблюдаешь, как в камине
Видений странный хоровод, рождаясь, мечется в огне.
Я знаю, было так всегда: чем больше сердце жгут печали,
Тем легче реку переплыть, что неизбежно ждет вдали,
Прости, но понял я, что мне другое боги начертали
Чем видеть сны, как мутный Стикс, клубясь, у ног твоих бурлит.
Я знаю, так тому и быть: средь белой мертвенной пустыни
Мой путь пройдет, а позади лишь от саней чуть видный след.
Я уезжаю от тебя, и на ветру бубенчик стынет,
Ну что ты мешкаешь, ямщик, вези, назад дороги нет.
Москва, 18 марта 1988
Посвящение А.М.
Эпиграф 1:
«А в круге первом, круге первом
Сидит баран на волке сером»
(И.Бродский)
Эпиграф 2:
«Жить стало легче, жить стало веселей»
(И.Сталин) |
Зима, зима который год
Вздымает ветры над Россией,
Вот племя новое идет,
Как жаль, но Вы не их Вития,
Опять кругами по воде
Ложатся строки Ваших песен,
Которых, право нет чудесней,
Вот только времена не те…
Кричит петух, но что ж с того –
Не рассветает, сколь не мучай
Ума и зренья своего –
Вновь горизонт укрыли тучи.
Вы звали разум пробуждать,
Ах, мед бы Вашими устами.
Опять каменья в пьедесталы,
Нет, доли лучшей нам не ждать.
И здесь рождается вопрос,
А нужно ль им творить молитву,
Пусть не острог и не допрос,
Печален твой удел, Пиит мой.
В газетах нынче, просто жуть,
То раньше прятали под полом…
Вот только б к легкой и веселой
Нам жизни вспять не повернуть.
Так что же остается Вам
Средь вечно ветреной России –
Делить свой разум пополам:
На мир вокруг и мир Витии…
А из окошек во дворах
Вновь слышно: «То ли еще будет»,
Я знаю, Вас они осудят,
Но только что Вам этот прах.
Москва, 1988
Пилат
Близки мы к звездам так же как и те,
Что их сиянья и не замечают,
Но мы давно привыкли к темноте,
Нам облака те звезды закрывают.
Кругом темно, хоть выколи глаза,
И пройден путь почти до середины.
Куда нам? Может лучше бы назад…
Но нет, врагам не видеть наши спины!
«Вперед, вперед!» – опять вопит труба,
Ей барабан армейский глухо вторит,
И мы идем с улыбкой на губах,
В пустых глазницах пряча наше горе.
Да, дело в том, что все мы здесь слепы,
И в этом наша тайна и проклятье,
И мы идем на хриплый вой трубы,
Эй, кто там есть! Скажи, за что мы платим!
Кто виноват? А может тот урод,
Что нам вчера рассказывал про небо,
Он говорил, что видел небосвод,
Какую чушь он плел! Какую небыль!
Его ловили долго средь толпы,
Потом ногами монотонно били,
Не может зрячий жить среди слепых,
Пусть он поймет - один он здесь бессилен.
Ему наука, что ж и поделом…
А мне что делать? Яду мне, о, боги!
Как объяснить несчастным, что кругом
Давно одна пустыня без дороги.
Что их вожди как и они слепы,
Хоть о победе врут они красиво,
Что граммофон рождает звук трубы,
И что игла его почти сносилась.
Что враг один у них, он в каждом здесь
Но вновь пустые лица вверх вздымая,
Друг друга давят, и Благую Весть
Нет смысла ждать. Я руки умываю.
Москва, 5 июля 1988
Мысли в ритме "jazz"
Там где-то тянется дорога
За уходящий горизонт,
Все дальше, дальше от порога
Скрипит колесами возок.
И значит я смогу услышать
Опять твой голос сквозь туман
Пока там сном природа дышит
Согласен верить я в обман.
Пусть нам даны всего мгновенья –
Увы, как этого ни жаль,
Но снова мы в самозабвеньи
В руках хотим их удержать.
И надрываемся и стонем,
Но что ж, пути другого нет,
Когда вдали на небосклоне
Бледнеет ультрафиолет.
Повозка катится все дальше
Ей звезды освещают путь,
Лишь только в них и нету фальши,
Лишь с ними можно отдохнуть.
И мы с тобой пока живые,
Могила нам еще претит,
Ах, эти страсти роковые,
Ах, этот волчий аппетит.
Так пусть сгорают в нас мгновенья,
А там где вечность – под луной,
Пусть принимаются решенья,
Как быть с тобой им и со мной.
Но не кончается дорога,
Повозка старая бежит,
И нам осталось так не много –
Чуть меньше чем всего лишь жизнь.
Москва, 24 июля 1988
Вторая тетрадь
СТИХИ 2000–2010 г.г.
Июльское интермеццо
Вечер был, словно крымский кокур –
Чуть горчил и вселял беззаботность,
Вдоль домов очертанья фигур
Пешеходов утратили плотность,
Я губами твой запах ловил
Чайной розы дождя и сандала,
Пьеса шла, время я торопил,
Я был весь в предвкушеньи финала.
Лабиринт узких улиц, и вот
Полутемный подъезд и квартира,
Где хозяйка вина нам нальет
И нарежет голландского сыра,
А потом заспешит вдруг в кино,
И июльский пронзительный вечер
Будет золото лить сквозь окно
На твои обнаженные плечи.
Пьеса наша была коротка,
Как июльская ночь, и с рассветом
Нас уже разделяла река
Жизни, но мы не поняли это.
Так торопим мы дни и года,
И, порой, достигая финала,
Лишь мгновенья мы помним тогда,
Но, бывает, и это не мало.
Москва, 20 октября 2000
Август
Когда вечернее светило
Уже коснулось крыш строений,
Он вышел в город свой постылый
Собрать осколки вдохновенья.
Толпа текла ему навстречу –
Река усталых серых лиц,
И тихий августовский вечер
Играл на кончиках ресниц.
Он шел, и от его движенья
Рекламных бликов паутина
Рвалась, впуская отраженья
Его в уснувшие витрины.
Осенний воздух был напитан
Листвой желтеющей и смогом,
И в небо цвета доломита
Врастали кровли понемногу.
Прозрачный сумрак все сгущался,
Лишь свет плафонов на панели
Лучами желтой карамели
Взбивал и вспенивал пространство.
Он погружался в эту пену
И наблюдал как постепенно
Уставший город затихал.
Он ждал
рождения
стиха.
Москва, 14 сентября 2006
* * *
Опять пурга, опять зима,
И ветер стонет меж домами,
И город мой – моя тюрьма
Сжимает сердце мне тисками.
Иду по улице опять,
Где все до тошноты знакомо
Пора мне, верно, улетать
Подальше от родного дома.
Чтоб невзначай не изойти
Однажды здесь кровавой рвотой
На столь изученном пути
От дома до моей работы
Мне нужно срочно улетать
Подальше от родного дома…
Иду по улице опять,
Где все до тошноты знакомо.
Москва, 20 декабря 2006
Жестокое тангó
Эпиграф 1:
«Я вас любил: любовь еще, быть может»
(А.С.Пушкин)
Эпиграф 2:
«Скажите, почему нас с вами разлучили»
(Оскар Строк) |
Я вас любил, любовь, быть может, тогда вас вовсе не заботила,
Но я вам ставил сети тонкие, я как над пропастью парил,
Я рвался к вам, как в океане идет сквозь шторм на утлом ботике
Рыбак с уловом одиночества под голой мачтой без ветрил.
Зачем случилась та наша встреча роковая,
Зачем сбежали мы из рая,
В сердца вселив любовный пыл.
Ах, вы не знали, но видел я, я помню точно,
Как на столе в часах песочных
Сухой песок на миг застыл.
Ах, вы смеялись надо мной тогда, не понимая всей трагичности,
Меж тем я знал, что уготован нам судьбой коварной план лихой.
Я виноват пред вами в том, что я в вас подавлял свободу личности,
Сжимая вас в своих объятиях, я отбирал у вас покой.
В смертельной схватке, я знал, не будет победителя
И с перевесом убедительным
Любовь уложит нас двоих.
Зачем меня вы так легкомысленно любили,
Зачем тогда мне дверь открыли,
Зачем вы слушали мой стих.
Но будто в час последний каждый раз бросались снова мы в сражения,
Не в силах справиться с собою мы рвались продолжить этот бой.
Мадам, ответьте, умоляю вас, зачем до головокружения
Мы так тогда стремились побеждать друг друга, жертвуя собой.
Скрипели снасти и буря била нас о скалы,
Но начинали мы сначала
Полет сквозь шторм в ночную тьму,
Ах, почему нас, мадам, тогда не разлучили,
Ах, почему вы дверь открыли,
Мадам, скажите почему?
Москва, 7 марта 2007
Самба «В метро»
«И бесполезно, накануне казни,
Видением и пеньем потрясен,
Я слушаю, как узник, без боязни
Железа визг и ветра темный стон…»
(Осип Мандельштам) |
Потому что упрямо манеры храню,
По утрам покидая любимую немку,
Прототип к сочиненьям Альбера Камю,
Я привычно спускаюсь в подземку.
Здесь неон ртутных ламп первозданную мглу
Загоняет в гремящее жерло тоннеля,
И обрывки газет шелестят на полу
Новостями прошедшей недели.
Здесь эпюры пространства теряют свой смысл,
Вектор времени здесь обращается в точку,
Свойства здесь сохраняет, пожалуй, лишь мысль,
И к стиху прибавляется строчка.
Вот каретки по рельсам уносят вагон,
И меня вместе с ним в глубину подпространства,
Где-то там наверху город тает как сон,
Подтверждая мое постоянство.
И скользят и мелькают по стеклам огни,
От плафонов, но вижу я – это крылами
Бьются гарпии, стонут внутри западни,
Мечут искры когтями о камень.
И уже погружаясь в огонь их сетей,
В упоении сладостном проигрыш чуя,
Я взираю на сонные лица детей
Двух отцов – Ермака и Кучума.
Москва, 28 сентября 2007
* * *
Когда окно выходит в сад,
Ложатся строки на бумагу,
И зреет пряный виноград,
И дарит нас волшебной влагой.
Когда окно выходит в лес,
Стихи рождаются ночами,
И слышен в небе гром, и бес
Глядит горящими очами.
Когда в окне лишь тусклый свет
Панельной девятиэтажки,
То в голове полнейший бред,
А на душе одни какашки.
Москва, 27 апреля 2008
В память о стоянке на Караул-Обá
Вдоль вереницы расставаний,
Сквозь череду ушедших встреч
Плывет мой челн воспоминаний,
И в сердце кровоточит течь.
Пустынный берег озаряет
В тиши белесая луна,
И птицы черные взлетают,
И пеной бьет о борт волна.
Луна – подруга одинокой,
Души истраченной моей,
Звезда прозренья и порока,
Огня моих последних дней,
Пролей свой бледный свет на скалы,
В мой дом дорогу освети,
Дай отдохнуть душе усталой
На этом призрачном пути.
Крым, 12 июля 2008
* * *
Мне ночью снились вурдалаки,
Один мне сделал странный жест,
Потом залаяли собаки,
Петух взлетел и сел на крест.
Луна меж облаков проплыла,
По небу пробежала зыбь,
Вдали протяжно и уныло
Два раза прокричала выпь.
И вот в тумане у дороги,
Что уводила в темный лес,
Он мне явился – хромоногий
Стоял и улыбался бес.
Москва, 15 августа 2008
Escape
«Злая шарманка пилит и хохочет»
(Константин Случевский) |
В твое окно стучится ветер,
Танцуют тени на стекле,
Ты в этот час один на свете,
Один на целой земле.
И будто злая шарманка
Пилит, хохочет в ушах,
И снова наизнанку,
Наизнанку душа.
Ты знаешь все, что будет дальше,
И как закончится твой путь,
Ты так устал, устал от фальши,
Тебе пора отдохнуть.
В ушах пилит и хохочет
Шарманка злая опять,
Теперь ты знаешь точно –
Настало время бежать.
И наплевать, что как тисками
Сковало сонные мозги,
Плевать, что в сердце давит камень,
Проклятый камень тоски.
Пилит шарманка, хохочет,
И за окном вьется снег,
Плевать на все – этой ночью
Ты совершишь побег.
Москва, 20 декабря 2008
* * *
В плаще с кровавым подбоем
Он въедет на рыжем коне
В твой город, и псы завоют
В предутренней тишине.
И будут метаться птицы
Меж кровлями сонных домов,
И вновь зашуршат страницы
Ушедших в огонь томов.
И ты, проснувшись, невольно
Увидишь вдруг: снова в окне –
Хитровка, Подколокольный,
И света блик на стене.
Копыта ударят гулко,
И всадник на рыжем коне
Проедет по переулку
В предутренней тишине.
Москва, 12 января 2009
Полет над Витебском
(СТИХИ, НАВЕЯННЫЕ КАРТИНОЙ МАРКА ШАГАЛА «ПОЛЕТ НАД ГОРОДОМ»)
Последний вальс – скрипач взмахнул смычком,
И воздух полон дымом фейерверков,
Последний вальс, и мы с тобой вдвоем
Летим и на себя мы смотрим сверху.
Под нами город проплывает наш,
И вот вдали уже видны предместья,
А мы с тобой заходим на вираж,
Мы снова в небе – значит снова вместе.
Нам этот вальс так головы вскружил,
И мы забыли то, что мы не птицы,
Видать над нами кто-то ворожил,
Раз так вот ветер под крыло ложится.
Все выше взлет, и вот уже внизу
Дома не больше спичечных коробок,
Смотри – машинки так смешно ползут
Сквозь бледно-серый дым дорожных пробок.
И с высоты уже едва видны
В людской толпе две маленьких фигурки,
В руке рука, и лица их грустны.
А вальс звучит, влетая в переулки.
Москва, 7 марта 2009
* * *
«Рыжий конь по октябрьской распутице
Проскакал, не оставив следа»
(Hampelman) |
Красный конь по-над полем не скошенным
Вскинув крылья исчез навсегда,
И засыпало белой порошею
Молодые, шальные года,
Не болит, не поется, не плачется,
В поле вьюгой хохочет зима…
А и было ли что? Всё чудачества –
Ненаписанных строчек тома.
Москва, 27 октября 2009
Дао
От долины Кедрона до истоков Янцзы,
От Эдема земного до врат Поднебесной
Мне укажет дорогу тонкий прутик лозы
По звенящей струне под мерцающей бездной.
На восток, против солнца, между снов и теней
Я пройду эту Землю скитальцем беспечным.
Сотни миль сквозь пустыню, там где горсти камней
Демиурги бросали, гадая о вечном.
Собирать эти камни я давно перестал,
Мой кулак не вмещает чужих откровений,
И всё выше струна, и всё острее металл,
И всё ближе, слышней звук неясных биений.
Бьется прутик в ладонях, словно сердце стрижа,
Мне туда, я уверен, я слышу, я знаю,
Не спеша я шагаю, хоть и чует душа,
Нарастающий ритм настигающей стаи.
Москва, 15 июля 2010
Кораблик
В преддверьи осени однажды
Ты вдруг подумаешь, что жизнь
Твоя корабликом бумажным
Без весел по волнам бежит.
Кораблик из листка в полоску,
Звучит на палубе фокстрот,
И мальчик девочке в матроске
Со льдом мохито подает.
Другие ловко ставят снасти,
Нацеля в горизонт бушприт,
И смело борются с ненастьем
Когда на море шторм гудит.
А твой кораблик почему-то
Шторма обходят стороной,
И годы мчатся, как минуты
Вдоль борта следом за волной.
Кораблик из листка в полоску,
Звучит на палубе фокстрот,
И мальчик девочке в матроске
Со льдом мохито подает.
Москва, 17 сентября 2010
Переводы
Вавилон
(СИНАЙСКИЙ БЛЮЗ)
Корнями дерево Ситтим
Взрывает каменистый склон,
Прошу, народ мой отпусти
В пустыню, гордый фараон
Побереги свой шаткий трон
О, Вавилон!
Небес сиена,
Луны искус,
Все в мире тленно
И это плюс,
От Карфагена
До Сиракуз
Рыдает блюз.
Эдем, мираж, анаморфоз
Покинут был и вновь манит,
И как вираж метаморфоз
Седую голову кружит
Тебе, почтенный Аарон,
О, Вавилон!
Небес сиена,
Луны искус,
Все в мире тленно
И это плюс,
От Карфагена
До Сиракуз
Рыдает блюз.
Карбункул, Яхонт и Агат,
Три дня пути – и вот Синай,
Чуть слышно: «Адонай Эхат,
Спаси нас, Барух, Адонай!»
Оазис, влажный шелест крон –
О, Вавилон!
Небес сиена,
Луны искус,
Все в мире тленно
И это плюс,
От Карфагена
До Сиракуз
Рыдает блюз.
Подмосковье – дом отдыха, 6 января 1994
* * *
Мы по одной плывем реке,
Без весел лежа в утлой лодке,
Зажав в усталом кулаке
Свои ненужные находки.
Кто «перестроиться» спешит,
Кого вставляет слово «кризис»,
А в небе парусом дрожит
Вселенной бесконечный ирис.
И все, что надо, есть у нас:
Рюкзак, гитара и дорога,
Из моря свежий пеленгас,
Костер и коньяка немного
Мозги «чтоб думать» – у других,
О них покажет телевизор,
Опять вот в новостях про них:
Продюсер, менеджер, провизор.
А мы? Мы – странники в ночи,
Наш путь не впишут в диаграммы
Зимой ютимся у печи,
Весною – выставляем рамы,
Не бьемся в пройденное лбом,
Не ждем от будущего рая,
Мы путь свой все равно пройдем,
Не думая, не выбирая…
Москва, 12 сентября 2009
Дождливый блюз
Четвертый день дождя капель
Рисует осени мотив
И размывает акварель
В саду, где водоросли ив
И тучи стаями медуз
Танцуют в небе мокрый блюз…
Похоже дождь вошел во вкус,
Дождливый блюз, дождливый блюз.
К губам приникнет саксофон,
И отступает немота.
Сквозь влажный воздух тихий стон
Любви рождает пустота.
Нам не порвать порочных уз,
Мы ловим воздух в ритме блюз…
Похоже дождь вошел во вкус,
Дождливый блюз, дождливый блюз.
Уже не помня ничего,
Крадусь я пальцами, как вор,
По телу медному его –
Здесь бесполезен разговор,
И твой укор, и мой конфуз –
Все без следа смывает блюз…
Похоже дождь вошел во вкус,
Дождливый блюз, дождливый блюз.
И на синкопе в вираже
Мой прощелыга-саксофон,
Рассыпав ноты, как драже,
Глумливый делает поклон.
С моей души снимая груз,
Он выдыхает rainy blues…
Как будто дождь вошел во вкус,
Дождливый блюз, дождливый блюз.
Москва, 20 ноября 2009
